To live or die with his nation

War was on the horizon, of course, in Finland. Its biggest neighbour and traditional enemy, the Soviet Union, was undergoing the worst years of Stalin’s terror and preparing to take over the world. After the rise of Nazism, Finland’s traditional ally, Germany, was taking a similar route. Finland found itself in a vacuum (a situation that would repeat itself, but in a quite different context, of course, after the collapse of the Soviet Union in 1991). Some sections of the political spectrum looked for allies in Scandinavia, particularly Sweden, while anti-Swedish groups enthusiastically called for a Greater Finland, to comprise Ingria (the area around Leningrad inhabited by a Ugro-Finnish population) and eastern (Russian) Karelia. Stalin was also concerned about the territory around Leningrad; in his view, the Soviet-Finnish frontier ran too close to the second largest Soviet city to enable its effective defence. The Soviet Union sought more and more guarantees of security from Finland, requesting four islands in the Gulf of Finland and part of the Karelian isthmus in exchange for territory in eastern Karelia, and also demanding guarantees that German troops would not pass through Finnish territory. Its constant claims went far beyond anything that was standard between two sovereign states, so negotiations were inconclusive, as also were Finland’s attempts to achieve closer defensive ties with Sweden. On 23 August 1939, to the surprise of the entire world, the Soviet Union and Germany signed a non-aggression treaty, subsequently dubbed the Molotov-Ribbentrop Pact. Under the terms of secret protocols the two empires divided Europe into their two spheres of influence. Eastern Poland, the Baltic States and Finland were assigned to the Soviet sphere. On 1 September 1939, Germany invaded Poland, and England and France declared war on Germany. Shortly afterwards the Soviet Union occupied eastern Poland and signed treaties of alliance with Estonia, Latvia and Lithuania, whereby those countries would allow the establishment of Soviet military bases on their territories. In reality it was the first step towards the Soviet occupation of the three independent states. The same scenario was prepared for Finland also

Finland refused to accede to the Soviet demands even though by then it was obvious that it could count on help either from Scandinavia or from the western powers. The talks conducted during October and November 1939 were adjourned without any concrete outcome.

On 26 November, the Soviet Union accused Finland of provocation on its frontier. On 28 November it unilaterally revoked the non-aggression pact of 1932 and cut off diplomatic ties with Finland. On 30 November the Soviet army crossed the frontier and it bombed Helsinki the same day. This was the beginning of the Winter War (talvisota).

Not long ago, the – on the face of it, shocking – theory was advanced in the press that Finland deliberately provoked the war with the Soviet Union in order to have an “alibi” for allying itself with Germany and conquering Soviet territory. Even though such tendencies were indeed present among certain political circles in Finland at the time, it does not alter the way the war was perceived by Finnish society at the time: their small, peace-loving country had been invaded by the dreaded “bear from the East”.

In his first order, Marshal Mannerheim, the Commander-in-Chief of the Finnish army, declared that in this war the Finns would be fighting for their homes, their faith and their homeland.

Finland won world-wide support. The Soviet Union was expelled from the League of Nations as an aggressor. Sweden and the western powers promised Finland aid, but not immediately – Sweden feared for its neutrality. So in the end the Finns had to face their traditional enemy on their own. The nation united (with the exception of a small group of Communists headed by Otto Ville Kuusinen, who would lead a puppet government at Terijoki) and the Winter War would efface the worst dissensions remaining from the civil war.

The Finnish troops first managed to halt the enemy’s advance at what is more or less the present Finno-Russian border. Courage and determination made up for their lack of weaponry.

In January 1940 the Soviet Union sent reinforcements to the front and Finns were forced to retreat. The Finnish government made increasing efforts to enter into negotiations with the Soviets. Eventually two women acted as mediators: the Estonian-Finnish writer Hella Wuolijoki (1886 – 1954), well-known also as an associate of Bertold Brecht and in Finland as the author of a cycle of stage plays called The Women of Niskavuori) and her friend the Soviet ambassador to Stockholm Alexandra Kollontai.

A peace treaty was signed in March 1940. Finland was no longer in any position to bargain and had simply accepted the conditions dictated by the Soviet Union: withdrawal from all territory claimed by the Soviets in Karelia and acceptance of some 400 thousand Finns to be expelled from the annexed territory of Karelia.

In Finland the peace treaty was greeted with dismay and people start to talk about an armistice, rather than peace, and thoughts of revenge begin to emerge.

The hardest task during the period of the armistice was finding homes for the 400 thousand or so refugees from Karelia.

Meanwhile war continued in Europe.

At the end of summer 1940 the Soviet Union occupied Estonia, Lithuania and Latvia, which had acceded to its conditions the previous year – this vindicated Finland’s obduracy and proved that the Winter War had been justified.

Disillusioned with its western allies, Finland once started to turn to Germany. The main objective of the Finno-German alliance was initially fear of a fresh Soviet attack, but gradually the idea of reconquering Karelia becomes increasingly alluring, because the refugees could be returned home and there was a possibility of conquering eastern Karelia too (and in that connection there was talk of protecting the Finno-Ugric populations there). In June 1941 German troops started to be redeployed from Norway to the north of Finland. On 17 June, Marshal Mannerheim ordered general mobilisation, but Finland tried to stay out of things as much as possible and not join the attack on the Soviet Union, which commenced on 22 June 1941. On 25 June, however, Soviet aircraft bombed several Finnish towns and Finland entered the war against the Soviet Union. This war is known in Finland as the Continuation War (jatkosota).

Officially the war was presented as a defensive war aimed at the return of western Karelia with German assistance, but in some circles there is talk of a Greater Finland, as mentioned earlier. Mannerheim himself talked about the liberation of eastern Karelia from Bolshevism in an order of 10 July 1941. The nation was not as united on this issue, however, as it had been in the Winter War, and it was hard to convince the western democracies of the rightfulness of claims to eastern Karelia, because in the meantime they had become allies of the Soviet Union – and enemies of Finland.

After the start of hostilities the Finns quickly recovered the territory they had lost (Vyborg was captured on 30 August), but they did not advance much beyond the old frontiers, because, in spite of Hitler’s insistence, Mannerheim did not want Finns to have a part in the blockade and capture of Leningrad or an attack on the railway to Murmansk. North of Leningrad, however, the army advanced to the east and at the beginning of October 1941 it captured the capital of eastern Karelia, Petrozavodsk (Äänislinna in Finnish).

The Finns did not advance further, and the war entered its positional phase. The main battles subsequently took place outside Moscow and at Stalingrad (but without the involvement of the Finnish army).

In 1943 it started to become clear that Germany would not win the war, and Finland tried to find a way to extricate itself as advantageously as possible both from the war and from its alliance with Germany, and also concluding as favourable a peace with the Soviet Union as could be achieved. At the conference of the big powers in Teheran in December 1943, the Soviet Union had obtained two concessions that would be crucial for the future of Finland: the issue of Finland would be a Finno-Soviet matter and negotiations would be based on the 1940 frontiers (i.e. Karelia and Vyborg would be ceded to the Soviet Union).

Waltari was a person of right-wing, conservative views, and he had a very perceptive awareness of the danger of Communism from the Soviet Union, while he was not immediately aware of the danger from the direction of Germany. The National Socialist theories about a new man initially attracted and even beguiled the idealistic Waltari (and he actually translated a book about Horst Wessel – promoted by the Nazis as a hero – written by Hans Heinz Ebers, who was known to him as an author of horror stories, something that the left-wing critics held against him for a long time). As late as 1939 he visited Germany and he wrote favourably, albeit not uncritically, about his impressions in an article entitled Unknown Germany (1939, Tuntematon Saksa). He saw nothing wrong in the recent anti-Jewish pogrom or in the anti-Jewish exhibition, and expressed admiration for the Germans’ energy and optimism, and the widespread conviction that there would be no war.

His admiration continued beyond 1939 and he made a further visit to Germany in 1942. He was one of seven Finnish writers to attend the Congress of the European Writers’ Union in Weimar. Again he found nothing to complain about: his German hosts were patient and attentive, Dr Goebbels delivered a splendid speech, which made enormous sense and was very moderate. Germany was seeking to build a new Europe in cooperation with other nations, and there were no shortages even in wartime Berlin... It must be borne in mind that by 1942 Germany was Finland’s ally and also that in his novels Waltari would richly compensate for his fascination with totalitarianism. Above all it should be forgotten that Waltari did not write those articles “voluntarily”: it was his professional and military duty as part of his military service in the State Information Bureau to write wartime propaganda. Moreover, the story is told in Finnish literary circles of how one of their “patient and attentive German hosts” once brought the Finnish writers some pocket money to their hotel and Mika Waltari, who had already had a few drinks, took the money, tore it in half and threw it out the window. Professor Panu Rajala also maintains that the Nazi greeting Heil Hitler was alien to Waltari and the other Finnish writers, and they refused to raise their arms in salute when Goebbels arrived, as a result of which it was necessary to edit it out of the propaganda film made of the event.

IInterview subequently by Ritva Haavikko, the historian Eino Jutikkala, Waltari’s erstwhile superior in the State Information Bureau, expressed the view that it was Waltari’s propaganda activity that gave rise to a certain cynicism in him and a realisation of the relativity of every historical truth, even though during the war – according to Juttikala – the Bureau did not write total lies, but propaganda, a one-sided version of events, in which certain facts were suppressed. The difference between propaganda and truth, between the official and the true version of history was an important element in all Waltari’s historical novels and in that way his wartime experience helped promote Waltari’s international fame. Nevertheless his words of admiration for the nice Germans in 1942, the year of the bloody retribution for the assassination of Heydrich in Prague, including the massacre at Lidice, is hard for a Czech to stomach.

During the Winter War, Mika Waltari worked in the Finlandia press agency and in the Continuation War, he served in the State Information Bureau, as previously noted. He would recall that he wrote possibly as many as a thousand articles (a figure questioned by Eino Jutikkala, who claimed that Waltari about 200 articles for the State Information Bureau). As part of his propaganda activity, Waltari also wrote a number of books, of which two are chiefly still remembered: Totuus Virosta, Latviasta ja Liettuasta (The Truth about Estonia, Latvia and Lithuania) from 1941, and Neuvostovakoilun varjossa (Under the Shadow of Soviet Intelligence) of 1942. Writing books was not part of Waltari’s usual propaganda activity, which mostly consisted of writing articles for the Finnish press and also for foreign, chiefly German, newspapers. Waltari wrote both books (in Jutikkala’s opinion) on orders from above, possibly from the Prime Minister himself.

In the book The Truth about Estonia, Latvia and Lithuania (written under the pseudonym Nauticus), he accurately captures both the enthusiastic atmosphere prior to the Soviet occupation of the Baltic states and also the oppressive sense of hopelessness after it. The things described by Waltari are now common knowledge but accuracy and clarity of his account is remarkable seeing that many people at that time – not only writers, but also politicians and statesmen – harboured illusions about the Soviet Union.

In the Shadow of Soviet Intelligence accuses the Soviet embassy in Helsinki of being a centre of espionage and provocation, and proves that prior to World War II, the aim of all activity by the Soviet embassy was the creation of a Soviet Finland and its subsequent annexation by the Soviet Union. The book appeared in the middle of the Continuation War with the Soviet Union when the embassy was not in operation in Helsinki and at a time when Finland was fighting the Soviet Union not with military means but also propaganda. This is obvious from its fervent and impassioned style.

Before the war the Soviet embassy was located at No.21 Bulevardi, in an administrative building dating from Czarist days that also housed a Russian girls’ school. During World War I it was also the headquarters of the intelligence section of the Baltic Fleet, and for a short period after the war it was the headquarters of the Finnish State Police. The Soviet Embassy moved into the building in 1920, after the peace treaty was signed at Tartu.

Although it has been modernised, the building at Bulevardi 21, still does not have a particularly friendly feel. It houses several national institutions, such as the Data Protection Bureau, the Public Prosecutor’s office, etc.

Waltari describes in detail the successive Soviet ambassadors. Worth mentioning is Ivan Maisky (ambassador to Finland 1929-1932), whose main task had been to achieve a non-aggression pact with Finland (which he and his comrades privately referred to as an “aggression pact”). Maisky was a cultured diplomat, who was well-educated and a former Menshevik. He was able to make contacts at all levels of society and was therefore regarded by Waltari as the most dangerous of the Soviet diplomats to have served in Finland. A tragi-comic figure was Vladimir Derevyansky, a former iron-foundry worker from St Petersburg, who had utter faith in the reports by Finnish Communist agitators about how Finland was on the brink of revolution and how the entire nation could not wait to be part of the Soviet Union. He used to send such reports to Moscow, and in Waltari’s view they helped provoke the Winter War, because Stalin thought Finland would be easy prey.

On 22 May 1940, just three days before the arrival of a new ambassador, Ivan Zotov, in the brief and uncertain period of peace between the end of the Winter War and the beginning of the Continuation War, the Finno-Soviet Society for Peace and Cooperation was founded. For Waltari this was of the saddest chapters of Finnish history. The Society was simply a legal cover to enable the banned Finnish Communist Party to continue its activity. Officially its purpose was to engage in publicity about the Soviet Union (or more accurately in propaganda, by publishing various leaflets containing blatant lies – among the most innocent of which was the assertion that childbirth was totally painless in the Soviet Union), but this was simply a cover for espionage and efforts to persuade the people that the best thing for Finland would be to become part of the Soviet Union. Although it was in operation for just a few months (it was banned in December 1940 for using illegal methods) and it failed to win over any significant personalities to its cause, it had set up a total of 115 branches throughout the country, with 35,154 members. Waltari was amazed at the figure, although he points out that part of the membership had joined because it believed that the Society truly existed to preserve peace between Finland and the Soviet Union.

The Soviet Union miscalculated the situation in Finland on several occasions. In the Winter War the population did not come out in support of Kuusinen’s puppet government, it did not welcome the Soviets as liberators, and the activity of the Finno-Soviet Society was also unsuccessful... As a result the Soviet embassy engaged in direct military espionage with increasing blatancy and shamelessness. For that purpose consulates were set up at Marianhamina (Mariehamn), the capital of the island of Åland and at Petsamo in the Northern Ice Ocean (which was ceded to the Soviet Union after World War II), which were obviously much more important in terms of espionage than consular activity. Indeed the most important parts of the book are the specific and detailed account of the activity of individuals – the staff of the Soviet Embassy on the one hand, and the spies they recruited, on the other – because they demonstrated convincingly to Waltari’s contemporaries that the Soviet Embassy really was engaging in espionage and activity that was hostile to Finland. (So what? says the modern reader, that’s common knowledge; but it in 1942 many gullible Finns were not aware of the fact). At the same time they are lively, dramatic and thrilling stories that make no secret of the fact they author is not an official but a writer.

Apart from propaganda, Mika Waltari also wrote a number of works of fiction during the war. They also display markedly patriotic sentiments, because he was a sincere and convinced Finnish patriot. As early as the Winter War he decided with fervour that it was his duty and destiny to live or die for with his nation, and he never entertained doubts about that decision and never thought of living elsewhere, even though he was famous and rich enough after the war to do so.

The novel Antero ei enää palaa (Antero won’t be coming home) from 1940, reflects the tragic atmosphere of the Winter War. In 1943 Waltari published Rakkaus vainoaikaan (Love in Wartime) a novel depicting the brief period of peace between Winter and Continuation wars. Both novels are a faithful reflection of the period when they were written and they accurately depict the moods of Finnish society that united against the treacherous Soviet aggression, as well as the period after the Winter War, which the Finns lost, when they yearned for revenge and justice. Understandably both books are strongly anti-Soviet and were not published after the war in Finland, let alone in the Soviet Union. In fact Waltari was not published at all during the Soviet period and the first Russian translation of any of his works was in 1991.

Waltari also published two historical novels during the war: in 1942 a novel set in the 16th century entitled Kaarina Maununtytär (in Swedish, Karin Månsdotter, the name of a long-term mistress of King Eric XIV of Sweden), and in 1944 (the last year of the war for Finland) a novel set in 1809, the year that Finland was annexed by Russia, entitled Tanssi yli hautojen (Dancing on Graves). Both novels originated as screenplays. The screenplay of Kaarina was never made into a film; Dancing on Graves was filmed in 1950.

These were Waltari’s first two historical novels (if we discount the trilogy From Father to Son), which was indeed closely connected with the history of Finland and Helsinki, but was more of a family saga that a historical regime in the classical sense) and might be seen as a preparation for the so-called big historical novels which won Waltari international fame after the war.

What the wartime novels have in common with the later ones is that they are set at a moment in time when, in a certain sense, one world was coming to an end and another was beginning. Just prior to the events in Karin Månsdotter the Kalmar Union had fallen apart and Gustav Vasa became the first king of a newly independent Sweden. During the turbulent reigns of his sons, Finland first gained a certain degree of independence. It was made an archduchy – chiefly in order that King John III’s son should acquire a grand-sounding title. In Dancing on Graves the turning point is even more pronounced as the action of the novel takes place in 1809, when Finland “shifted” from Sweden to Russia, which a considerable section of Finnish society regarded as a transition from the West to the East and from civilisation to barbarity.

Another feature in common with the later historical novels is the fact that one of the main protagonists is a monarch – in Karin, King Eric, in Dancing on Graves, Czar Alexander I. The monarch, who holds sway over the lives of many of his subjects, is depicted as a complex and contradictory figure. Power would seem to have fascinated Waltari, at least insofar as his large historical novels feature the powerful of this world, who easily bedazzle the main protagonists and maybe the author himself, who perceive them as contradictory and complex figures, but essentially good and also often lonely individuals.

Both the wartime novels have female protagonists – ordinary Finnish women (or almost-Finnish in Karin’s case), but unlike the later novels, they are extremely patriotic books based on the history of Finland.

Karin is an ordinary young woman from Stockholm, the daughter of a soldier Måns, whose ancestors came from Finland – but that is not the only Finnish connection in the novel. King Eric XIV, son of the founder of the Swedish empire, Gustav Vasa, falls in love with Karin. In his endeavours to gain domination of the Baltic Sea, Eric wages war with Denmark, Lübeck and Poland, but above all he is competing for power with his half-brother John, Gustav’s son from a different marriage. John is duke and governor in Finland, residing with his wife, the Polish princess Catherine Jagellon, at the castle of Turku, where they create a Renaissance court at which arts and culture flourish. Indeed it is the advent of the Renaissance that represents the historical watershed in the novel. In Finnish historical literature Eric is depicted as pathologically suspicious – he suspects everyone around him of having designs on the throne and his life, the only person he trusts being Karin, whom he even marries in the end – to universal dismay – after his plans for a dynastically advantageous marriage come to naught. Although Eric eventually fell prey to mental illness it is hard to describe his suspiciousness as pathological – after Duke John and his other half-brothers really do dethrone him in the end and bring about his death, and Karin departs for Finland the dreamt-of land of her forebears.

Dancing on Graves takes place in 1809, after Finland’s annexation by Russia, and the main theme of the novel is the love of Czar Alexander I for the beautiful daughter of a Finnish country nobleman: Ulle Möllersvärd. Ulla is not merely a beautiful young woman, however, she is also a Finnish patriot and wants the Czar to love not only her but also Finland as a whole. She wants him to allow Finland to retain its old rights and privileges, and this happens. The Czar give Finland even more – he gives it autonomy and so annexation by Russia ensured that the country enjoyed favourable development.

Finnish critics inevitably sought and found in Dancing in Graves, in which Finland fought with Russia, an analogy with World War II, in which Finland was at war with the Soviet Union. In both cases the Russians tried to dominate Finland and in both cases they were only partly successful. In 1809 the Finns achieved autonomy thanks to their courage and in 1944, thanks to the courage of its soldiers, Finland preserved its freedom and independence, albeit in a somewhat curtailed form.

In September 1944, Finland really did manage to conclude a separate peace with the Soviet Union (although a definitive peace treaty was not signed until 1947). Finland lost about a third of its territory – Karelia and the city of Vyborg – and was obliged to accept almost half a million Karelian refugees. In matters of foreign policy it had to start having regard for Soviet interests and wishes, and it had to pay enormous war reparations to the Soviet Union. There was nothing very untoward about that; victors always dictate such conditions, whether or not a war is just, and Finland came to terms with them. The Finns understand the meaning of the ugly-sounding term “geopolitical realism”. Presidents Paasikivi and Kekkonen convinced the nation that Finland would always have the Soviet Union as a neighbour and therefore had to maintain the best relations with it. In Finland this approach was known as the Paasikivi and Kekkonen Line, in the West it was described pejoratively as Finlandisation. Today the Soviet Union no longer exists, but Karelia is still part of Russia and officially Finland has no intention of changing that situation. Nevertheless, from time to time there surfaces a nostalgia for that cradle of Finnish culture and home of the national epic, the Kalevala, as well as for the beautiful city of Vyborg, the setting for several of Waltari’s works, where Alvaro Aalto’s famous library is in a woeful state of dilapidation. Although they were not welcomed by the rest of the Finns with open arms, the Karelian immigrants are now successful citizens of Finland. Finland paid its reparations in full long ago and the Finns say that it was on account of them (or maybe thanks to them) that Finnish industry was given a kick-start after the war.

What was worse, maybe, was the sudden change to the atmosphere of Finnish society. In the space of single day, 4 September 1944, when the armistice was signed, Finland as a whole had to “turn its coat”: the Soviet Union, Finland’s age-old enemy – its only one, in fact – became officially its beloved neighbour, friend and brother. As a Czech I am half-tempted to add “for ever and ever”, quoting the old Communist slogan in my own country , but in Finland this is no joking matter, because it is a hard geopolitical reality.

Between the signing of the armistice and the conclusion of the peace treaty, Finland was governed, to all intents and purposes, by the so-called Allied Control Commission, which set up its headquarters in the Torni Hotel in Helsinki. Apart from a few token British members, it consisted entirely of Soviet representatives headed by Andrei Zhdanov. The Commission decreed the legalisation of the Finnish Communist Party and the banning of four hundred patriotic organisations that operated in Finland during the war. Zhdanov delivered to the government (and specifically to the Communist interior minister Leino) a long list of persons who were to be convicted of high treason and imprisoned. In the end fourteen people were convicted as “culprits of the war”, including the wartime president Risto Ryti, who was sentenced to ten years in prison of which he served three. Those fourteen convictions were quite sufficient to fulfil the objective of sowing fear of mass arrests and deportation to Siberia.

A list was drawn up of “anti-Soviet” books to be withdrawn from sale in bookshops and removed from libraries. In addition to Hitler’s Mein Kampf, it featured several books of memoirs by Russian émigrés, wartime fiction by Finnish authors – and Waltari’s book In the Shadow of Soviet Intelligence.

In 1958 the Ministry of Education and Culture rescinded the ban and local authorities could return the books to libraries at their discretion. However, the ministry recommended that they only be loaned solely for study purposes and not be made generally available; that was the situation up to the 1970s.

In spite of everything, Finland preserved its freedom and independence. Things could have turned out much worse, as Waltari would often repeat (such as in his book I Left for Istanbul).

Waltari was unpopular with the Communists – who were playing an ever increasing role in public affairs – and also with the Soviets. And yet it was to one of the most creative periods this Finnish patriot, the time when he produced his biggest and best works and achieved international fame. This is not as paradoxical as it seems, however; Waltari himself declared that Sinuhe the Egyptian and the other large-scale historical novels would have turned out very differently were it not for his bitter wartime experiences. Would they have achieved the same recognition, if the author himself had not experienced at first hand historical manipulation and injustice, if he had not acquired his experience of propaganda, if he had not witnessed that “turning of coats”, that moral rock bottom and the upending of values overnight?

– Ничего, что ты пойдешь одна? – спросил Илмари, подойдя сзади. Илона стояла у большого окна на девятом этаже отеля Holiday Inn. В глубине под окном лениво текла широкая коричневая тропическая река, как в книгах Джозефа Конрада, которые она взяла с собой в путешествие и которые не могла дочитать. За рекой в зелени прятались лачуги -туземная деревня, - а за ней, из бесконечного зеленого массива джунглей неожиданно устремлялось в небо высокое белое здание.

- А в чем дело? – Илона повернулась от окна. – Я думала, семинар начинается только завтра…

Она действительно думала, что семинар по распространению и продажам новых продуктов фирмы на местах только формальный повод, чтобы они с Илмари могли сюда приехать вместе. Она не могла себе представить, что финские телефоны проникли даже сюда, на этот отдаленный остров на краю света.

В холле гостиницы, растерянно озираясь, Илона искала группу, с которой должна была отправиться на сегодняшнюю экскурсионную программу – обед в ресторане национальной кухни и посещение воскресного рынка, пока Илмари будет готовиться к завтрашнему семинару.

- Вы госпожа Сааринен? – к ней подошел молодой человек в полотняных брюках, по виду ее ровесник.

Она усмехнулась. «Все еще впереди», - с озорством подумалось ей. Разумеется, здешняя секретарша Илмари заказала обслуживание на имя шефа. Правда, она могла быть и младшей Сааринен, но Илона предпочла промолчать, и лишь улыбнулась.

- Куда сначала, на рынок или на обед? – спросил гид. Оказалось, что с ними больше никто не идет. Группа была она сама.

- На обед, - сказала Илона, вызвав явное удовольствие у гида.

- Я выбрал ресторан с самой настоящей мусульманской едой, - пояснил он, - а, кроме того, ресторан совсем рядом с рынком, так что мы увидим его хотя бы из окна, потому что он уже скоро закроется.

Они пришли в ресторан, который скорее напоминал зачуханный Макдоналдс или буфет «Спутник» в Брно прошлых лет. Илона с жадностью посмотрела на пульт самообслуживания, но гид подвел ее к столику.

- Я закажу вам фирменное блюдо, - объявил он с гордостью. Илона не слишком стремилась попробовать фирменное блюдо, с большим удовольствием она пошла бы с Илмари в китайский ресторан, как в Куала-Лумпуре. Без всякого аппетита она ковырялась в соусе, из которого торчал куриный коготь.

За окном закрывался рынок, люди сворачивали палатки, убирали ощипанные куриные тушки и половинки поросят и коров, кое-кто с набитыми полиэтиленовыми сумками садился на мотоцикл, родители с грудным ребенком уезжали домой, может, в джунгли, а может, на соседнюю улицу. В прицеп другого мотоцикла торговец загружал непроданную одежду. Положив сверху упаковку зеленых футболок с черным портретом Усамы бен Ладена, он уехал. Начался дождь.

- Что делаем сейчас? – спросила Илона как настоящая светская колониальная дама.

- Отведу вас в гостиницу, и вы свободны, - ответил гид.

- А Вы чем будете заниматься? – полюбопытствовала она и добавила, чтобы вопрос не звучал слишком навязчиво или заинтересованно. – И вообще, чем здесь занимается большинство людей воскресными вечерами?

- Я в основном смотрю по телевизору индийские фильмы. Они длинные, иногда даже по пять часов, - хвастливо произнес гид. Будто ненастным воскресным вечером, кроме как смотреть телевизор, можно делать что-то другое. На Борнео, в Брно, в Праге, в Хельсинки...

- До гостиницы я сама доберусь, - сказала Илона, прощаясь с гидом перед рестораном. - Вы только покажите, в какую сторону идти.

Дождь уже перестал.

Рынок опустел удивительно быстро, только в открытом кафе на углу большого перекрестка сидели и пили чай несколько мужчин. На треножниках у тротуара стояли два больших котла с остатками недавнего обеда, в углу под небольшим навесиком работал телевизор. Вероятно, сейчас должен был начаться длинный индийский фильм…

Илона обошла круговой объезд с большой красно-белой скульптурой кошки посередине. За перекрестком она направилась по широкому проспекту, окаймленному солидными домами с большими палисадниками. Она шла по пустынной воскресной улице. Сумерки воскресенья на Борнео были такими же, как в Брно, – время как бы остановилось в оцепенении, дожидаясь вечера, чтобы потом с новой силой устремиться в пространство.

Дома становились меньше, а улицы оживленнее. Илона миновала бензоколонку, скорее даже бензоколоночку – одна стойка на тротуаре, керамическую мастерскую с рядами выставленных мисок и ваз, китайскую аптеку, чем дальше, тем больше встречала в основном молодых людей с сумками и рюкзаками. Она очутилась на автобусном вокзале.

Автобусный вокзал в воскресенье вечером она хорошо знала. Илона тоже часто возвращалась с сумками от родителей. Уже на пятьдесят первом километре шоссе начинала думать о том, будет ли Томаш ждать ее на вокзале или нет, будет ли дома, был ли он действительно у матери, как утверждал, станет ли опять упрекать ее, что не учится, что торчит за перегородкой в турагенстве, захочет ли он на ней когда-нибудь жениться или, наоборот, скоро попросит Илону съехать с его квартиры…

За вокзалом была улочка, полная магазинчиков с одеждой. В Праге и Брно она воротила нос от китайских и вьетнамских магазинов, здесь же Илона с любопытством вошла в такую «кишку» и купила себе экстравагантную черно-розовую футболку, там же в магазине надев ее вместо строгой блузки с воротничком. У нее мгновенно улучшилось настроение, и бесцельные блуждания по городу обрели смысл. Фокус в том и состоял, что ее обыденная жизнь протекала не здесь, поэтому она не ждет ни чешского, ни местного Томаша.

Наоборот, в роскошном отеле ее ждет Илмари, ее богатый финский друг с экзотическим загаром. Он намного старше… на столько старше, чтобы хотеть только ее, Илону, и никакую другую.

Возвращаться в гостиницу она пока не хотела: Илмари еще подумает, будто она не может и секунды обойтись без него. Она села на террасе элегантного кафе на набережной тропической реки и заказала имбирный чай. Вытащив мобильник, стала посылать эсэмэски. «Привет с Борнео, долетела хорошо», - сообщила она маме. «Уже четырнадцатый раз совершила перелет, пламенный привет с Борнео в Брно», - написала она Лукашу, своему однокласснику, которого встретила в библиотеке, и пока она нажимала на клавиши, ей пришло в голову, что Борнео – это почти как Брно, всего на две буковки длиннее.

Кому еще? Томашу? «Я на Борнео с новым другом, всего наилучшего?» Она бы с удовольствием так написала, если бы неделю тому назад, когда они разошлись и она вернулась в Брно, Томаш не попал в аварию.

- Нет, я заплачу, - ответила Илона официантке, когда она подошла и предложила еще чаю. Илона сунула мобильник в сумочку и достала кошелек. Вдруг ей показалось, что что-то было не так, как должно быть. Внезапно она поняла: на левой руке не хватает кольца. «Когда же оно было последний раз на пальце? – ломала Илона голову, но не могла вспомнить. – Может, осталось в резиденции в Куала-Лумпуре. Может, соскользнуло где-нибудь в самолете или в гостинице, а может, просто в ванной». Это было особенное колечко: золотой ободок с гранатовым листочком в середине. Вскоре после того, как она переехала к Томашу, колечко ей подарила его сумасшедшая тетка. Илона не знала даже, драгоценное оно или просто побрякушка, но оно ей нравилось, несмотря на то что было велико и она вынуждена была носить его на среднем пальце. Всё собиралась уменьшить колечко… Томаш же утверждал, что это ценная семейная реликвия, и Илона, конечно, раз уж они расстались, собиралась его вернуть, но не успела… и не успеет – колечко исчезло. Ей было неприятно, что таким образом вроде бы порвалась ниточка, связывавшая их с Томашем. Она могла пойти обратно той же дорогой, какой пришла сюда, может, нашла бы подарок. Нет, вряд ли оно соскользнуло просто так, она его потеряла, чтобы больше не думать о прошлом.

Илона вошла в лифт, нажала на девятку и опять задрожала от холода. В отеле всюду исправно работали кондиционеры. Скорее бы оказаться в комнате, где ее согреет Илмари, где она сможет снять футболку и все остальное тоже, сможет к нему прижаться и они будут любить друг друга. В этом тоже крылась причина, почему она за этим почти незнакомым финном увязалась на край света. Ей очень нравилось, как он ее любил, но об этом Лукашу она не сказала, когда говорила с ним о предстоящем путешествии на Борнео. Она постеснялась рассказать ему об обжигающих волнах и волнующих поцелуях, о таких вещах можно рассказывать только подругам, но в Брно у нее не было ни одной подруги.

Илона вошла в комнату и тут же закрыла за собой дверь. Сняв неудобные лодочки, она огляделась в поисках записки от Илмари, а потом увидела самого Илмари. Он лежал на постели одетый и спал. На ночном столике стояли стакан, наполовину выпитая бутылка пива и пустая сувенирная бутылочка коньяка из мини-бара.

Илона разделась, закрылась в ванной и долго стояла под горячим душем. Она помыла голову, закуталась в мягкий, пушистый гостиничный халат, на цыпочках вышла в комнату – Илмари еще спал, тяжело дыша. Уже начинало темнеть. Илона хотела снять халат и голышом прижаться к Илмари, но поняла, что ничего не получится. Она подошла к окну и смотрела в темноту – на дождь и загорающиеся огни города в джунглях, далекого как от ее дома, так и от домашнего очага Илмари. Она завидовала этим незнакомым людям за освещенными окнами в своих домах, которые сейчас поужинают, а завтра рано утром опять пойдут на работу, а после работы в какое-нибудь кафе на набережной, потом вернутся домой, поужинают, утром снова встанут и пойдут на работу; в воскресенье отправятся к морю, в джунгли или будут смотреть длинный индийский фильм. И эта скука и будничность вдруг представились Илоне заманчивой и несбыточной мечтой, настоящей жизнью.

Она отошла от окна. Вынула из сумочки мобильник, но никаких сообщений не было, ни от Лукаша, ни от мамы. Это показалось Илоне странным и неприятным, но она вспомнила, что дома, в Чехии, сейчас уже, возможно, ночь. Или еще. Она услышала, как Илмари за ее спиной зашевелился, спросонья произнес какую-то непонятную фразу, вероятно по-фински, и зажег лампочку над постелью. Илона повернулась к нему, сняла халат и нагишом юркнула к Илмари: захотелось поиграть в домашний очаг, воскресный вечер за освещенным окном или хотя бы в любовь перед ужином.

Парковка перед «Икеа» была заполнена машинами, людьми, шумом. Солнце золотило желтеющие листья на деревьях в лесопарке неподалеку. Была суббота, первая суббота после каникул. Погода не могла решить, то ли продолжить лето, то ли начать уже осень. «Что если я подожду тебя в машине?» - чуть не сорвалось с языка Илоны, когда мама наконец припарковалась, но она промолчала. Мама, разумеется, рассердилась бы, потому что они приехали сюда из-за нее, Илоны. Да и в машине делать было нечего: почитать она с собой ничего не взяла, но вряд ли она скучала бы, потому что могла снова и снова читать сообщение, которое ночью пришло ей от Илмари. Она быстро вынула мобильник. Она еще раз прочтет сообщение, наберется сил для забега с тележкой по «Теско» и «Икеа» - любимого занятия мамы, и увидела, что пришло новое сообщение. Опять от Илмари, опять то же длинное предложение, которое она должна была прочесть дважды, чтобы понять.

Все лето Илмари молчал, и Илона уже решила, что все кончено и что бассейн под пальмами и резиденцию в лучшем квартале Куала-Лумпура можно теперь только вспоминать или вовсе забыть.

Но сейчас отвечать Илмари она не будет. Такие вещи не решаются на парковке. Илона побежала вслед за матерью, уже стоявшей под навесом с тележками и шарившей в кошельке в поисках монеты в десять крон.

Однако радость ее неожиданно испарилась. Из красной машины около самого навеса на Илону неподвижным взглядом смотрела пожилая женщина. Илона ускорила шаг (мама уже устремилась с тележкой ко входу), но, устыдившись, сделала пару шагов назад. «Вряд ли это может быть тетушка Томаша», - попыталась убедить себя Илона, но знала, что может. Ведь странная тетушка жила в Брно, так что встретить ее здесь было вполне возможным.

- Добрый день, - сказала Илона и, попробовав улыбнуться, кивнула головой, но женщина упрямо глядела перед собой. Она смотрела на мельтешение машин за стеклом как на начало захватывающего фильма. Все начинается весело, активно и оптимистически, драма и трагедия разыграются потом, пока они скрываются, поджидают в будущем, но обязательно придут, так всегда было и будет, теперь в последний раз с Томашем…

«Так это не тетя, или… просто она меня не узнала», - с облегчением решила Илона, но вдруг подумала: а нет ли здесь случайно Томаша? Это, пожалуй, маловероятно. Если бы она увидела Томаша, идущего ей навстречу, может, ее перестали бы мучить смутные угрызения совести: не должна ли она была вернуться к Томашу после его травмы. А что если бы он не шел ей навстречу, а передвигался на костылях или на коляске?

- Мне правда ничего не понравилось, - сказала Илона, как бы извиняясь и упрямясь одновременно, когда они складывали покупки в богажник, - а главное, мебель ведь мне не нужна…

- Знаешь что, машину теперь поведешь ты, - сказала мама раздраженно. «Чтобы эта субботняя суматоха имела хоть какой-то смысл», - добавила она уже про себя, не вслух.

Дочь ее нервировала. Уже больше полугода она опять жила вместе с ними, в своей прежней детской комнате в панельном доме на Лесной (на Лесне). Не было похоже, чтобы она что-либо искала – самостоятельное жилье, нового приятеля или приличную работу.

В библиотеке ей нравилось. «Там тишина и покой», - оборонялась Илона, когда мама упрекала ее в том, что она не готовится к поступлению в институт, не ищет более интересную или лучше оплачиваемую работу. «Там тишина и покой! И это говорит двадцатичетырехлетняя девушка! Мой ребенок». Мама устыдилась своего раздражения, но, несмотря на это, не могла смириться с непонятной для нее пассивностью. В этом отношении Илона пошла не в нее.

- На круговом перекрестке ты должна пропустить. Хорошо, теперь поезжай налево и потом на шоссе, - примирительно подсказывала она дочери.

Илона водила плохо. Все время смотрела на рычаг переключения скоростей и забывала взглянуть на зеркало заднего вида. «Некоторых матерей возят дети, потому что водят лучше родителей» - с сожалением подумала мама, но не слишком заморачиваясь.

Мама взяла сумочку и незаметно посмотрела на телефон: никаких непринятых звонков, никаких сообщений. В шуме торгового зала она могла не услышать сигнала. Мама нервничала еще и из-за того, что давно не было связи с Фреди.

«Связи… почему я сама себе не могу признаться, мое тело не может признаться моей душе, что мы уже давно не любили друг друга. Давно? Неужели неделя – давно?»

«Это в последний раз», - сказала она себе, когда все случилось впервые. Но они встречались уже несколько недель. Они с Фреди по крутым ступеням поднимались на четвертый этаж жилого дома с открытой галереей в отвратительном квартале около вокзала. Начиная со второго этажа на лестнице не горел свет, и, вероятно, поэтому Рената была ослеплена, когда Фреди открыл дверь и они вошли внутрь, в большую комнату с кроватью, которую с самого начала она бессознательно восприняла как его рабочее место. Комнату, не кровать, представлявшую собой дешевое кресло-кровать в разложенном виде. Она не знала, что ее привлекало больше: яркий свет внутри или эта темень вокруг, опасная тьма, сквозь которую она пробиралась, чтобы… чтобы совершить грех, чтобы предаться пороку, чтобы быть любовницей Фреди или скорее для того, чтобы больше не быть примерной и покорной, а иногда и обиженной, затюканной женой заместителя главного врача? Нет, пробиралась не для того, чтобы быть любовницей. Да и вообще никуда не пробиралась. Просто припарковалась перед домом. И только на старых стертых ступенях обшарпанной лестницы ей пришло в голову, что эти несколько улиц, известных тем, что здесь цыгане воруют машины, недаром называют брненским Бронксом и что напрасно она приехала сюда на машине, потому что не сможет выпить вина. Ведь Фреди пригласил ее на бокал вина. Разумеется, Рената прекрасно знала, что его приглашение означает не только опьянение вином и пьяняще сладкие слова, как было до сих пор, но и опьяняюще порочные и возбуждающие прикосновения и поцелуи.

Каждая предыдущая встреча с Фреди окутывала ее волшебным плащом, защищая от всяких жизненных неурядиц: от скуки однообразных будней, от не имеющих значения и тем более бесполезных перебранок с мужем, от раннего вставания и морщин, которые на нее пялились в зеркале, от равнодушия и безразличия врачей, которые, не скрываясь, говорили о поездках в Альпы и даже не изображали заинтересованность в ее лекарствах… Она скользнула в волшебный плащ, и все изменилось - будни наполнились радостью и энергией, возвращение к мужу и безропотной жизни было определенно привлекательным…

И когда, впервые скользнув под волшебный плащ, Рената смогла укрыться от будничной повседневности, именно в этот момент Фреди начал ее раздевать и Рената осталась. Сейчас, вспоминая об этом, она почувствовала, как по всему телу распространялись волны наслаждения, от кончиков пальцев вверх по ногам, по телу до самых сосков. Или волны распространялись сверху, и сигнал посылал мозг, душа, как привет телу?

«Это последний раз, наверно, я не должна сюда больше ходить», - говорила она себе, когда после всего Фреди вел ее по крутым ступеням вниз к машине, но чем дальше, тем чаще приходила. И неделя показалась слишком долгой!

«Всё о Фреди да о Фреди, а что собственно я знаю о дочери? - очнувшись от размышлений, подумала Рената. – Живем вместе, а почти не знаем друг друга, никогда не говорим о чем-то важном, только о пустяках: кто что купит, кто вынесет мусор», - пожалела мама себя и дочку и повернулась к ней, но вместо растроганного взгляда, возникло раздражение, и ее охватило беспокойство: «Почему Илона едет так медленно?» Сзади ее подпирала серебристая «октавия» и как сумасшедшая сигналила.

- Не можешь немного быстрее? Ты создаешь пробку, - набросилась Рената на дочь, но тут же устыдилась. «Ведь это все же мой ребенок», - в который раз за сегодняшний день сказала она себе. – С Фреди я так раздраженно не разговаривала бы». Она даже не представляла, что может повысить на него голос. «Но ведь это совсем другое, или нет?»

Начинало темнеть. Движение в субботу вечером в городе уже не было столь интенсивным. Меняться местами не имело смысла.

- Ты видела его тетю, да? Странная женщина, - произнесла мама.

- А ты разве ее знаешь? Не уверена, что это была она, во всяком случае, делала вид, что меня не видит. Томаша ведь там не было, правда? – всполошилась вдруг Илона. Она даже забыла, что мама однажды везла тетю Томаша в Прагу, а когда Томаш потом попал в аварию, его тетя звонила маме и кричала, что Илона должна вернуться к Томашу, но мама тогда Илоне об этом ничего не сказала.

- Я его не видела, - ответила мама. Она слегка замялась. Рената никогда не спрашивала Илону, почему они с Томашем разошлись после пяти лет совместной жизни, не решилась и теперь.

- Этот раскладывающийся диван за шесть тысяч тебе не понравился? – перевела Рената разговор на пустяки.

- Мама, мне раскладной диван не нужен, ни к чему, - тихо ответила Илона, глядя перед собой. Она остановилась, потом зажегся зеленый, к счастью, навстречу никто не ехал. Илона съехала влево. Через минуту они уже будут дома, но, несмотря на это, она бы с радостью уступила место за рулем матери, однако побоялась предложить ей поменяться.

- Почему не нужен? – удивилась мама. – А может ты и права. Я хотела с тобой поговорить об ипотеке…

- Если уж на то пошло, мне больше нужен компьютор, - перебила ее Илона.

- Компьютор? Зачем? – не поняла мама. – Ты можешь пользоваться моим служебным, он у меня все равно только для почты, а ею я занимаюсь вечером. А, ну да, у меня же там нет игр, но их запросто может поставить Лукаш, - снисходительно предложила она дочери.

- Мама, знаешь что, - тихо произнесла Илона. Ей хотелось сказать: «Мама, знаешь что, иди к черту, мне нужен компьютор не для игр, а для того, чтобы переписываться со своим другом, директором филиала фирмы в Куала-Лумпуре».

- Я выхожу замуж, - сказала она громко, решившись вот так вдруг. – Он финн, ему сорок восемь лет, это к нему я ездила в Малайзию, потому что он там работает, у него огромная резиденция, обустроенная по высшему разряду. Я собираюсь там с ним жить, а потом и в других местах, мы будем ездить по миру, возможно, когда-нибудь будем жить и в Праге. У него есть дочь от первого брака, но я к ней не буду иметь никакого отношения – она живет в Финляндии. Не волнуйся, он развелся не из-за меня, - разоткровенничалась Илона, и всё говорила, говорила, а мама молчала и слушала, будто именно теперь они стали матерью и дочерью, сейчас, после страшно долгого времени, они говорили о важных вещах.

Илоне неожиданно стало необычайно легко. Будто все проблемы постепенно отпадали, исчезали и проваливались в неизвестность: странная тетя, к которой Томаш иногда должен был ездить (а она, как-то разыскивая его, позвонила, и все раскрылось). Несчастный случай с ним, Илонино унизительное возвращение в Брно, потерянное колечко, странное лето, когда время будто бы остановилось и колебалось, не вернуться ли на несколько лет назад, к пристальному взгляду мужчины в белом пиджаке. И во всем этом повинно сообщение, которое ей сегодня уже дважды послал Илмари: «Без тебя здесь грустно и пусто, мне тебя не хватает, приезжай и выходи за меня замуж».

- А ты Томаша не спрашивала о той другой? – удивилась мама.

- Нет, ведь это… - Илона взглянула на мать краешком глаза, - ведь это теперь не важно, - весело махнула она рукой, ей даже не хотелось вспоминать, как она не могла спать, мучилась ревностью, которая ей была совершенно несвойственна. «Мама этого, конечно, не понимает. Мама бы никогда не позволила, чтобы с ней кто-нибудь обращался так, как Томаш со мной, - подумала Илона. – Мама бы никогда не допустила, чтобы ее кто-то таким образом бросил. Мама бы не оставила никого, с кем произошел бы несчастный случай. Может, мама успешная женщина, - сказала себе Илона на этот раз без тени жалости или иронии. – Я тоже буду успешной. И счастливой. У меня будет своя жизнь. Со второй попытки. – Илона осеклась. – Нет, какая попытка? То, что было, не считается. У меня будет собственная жизнь».

- Его зовут Илмари, и вы скоро его увидите, он приедет в Брно, - сказала Илона, когда они уже сворачивали с трассы к парковке перед домом. К счастью, там оказалось место, куда можно было легко влезть.

- Вот видишь, складной диван как раз бы пригодился, - засмеялась мама и вышла из машины.

- Может, и правда, - снисходительно согласилась Илона. Она не хотела поучать маму и объяснять ей, что директора Фирмы спят в апартаментах роскошных отелей, и не на раскладном диване в маленькой комнатке за кухней в панельном доме.

Дома Илона вынула мобильник, вызвала сообщение Илмари. «Yes», - набрала она ответ, задумалась, но потом, ничего не добавив, нажала «Отправить».